Записки командировочного
Был послан на пять букв. То есть, в Милан. За недопоступившими стельками для туфель Гуччи и ярлыками для штанов Джанфранко Ферре. Пришла к нам в раймаг партия одежды и обуви вышеупомянутых марок, да недоукомплектованная. Мы хором подумали - вот она, третья стадия загнивания капитализма. Неужели и мы скоро до такого докатимся? И послали меня, как человека, даже с дороги, в уставшем состоянии, способного отличить вывески Hotel и Hospital. И понять, где что. Мне было сказано заехать в школу, содержащуюся на пожертвования украинской диаспоры, передать им в вечное пользование электрический чайник Скарлетт Голд, а затем отправиться туда, где принято останавливаться всем командировочным.
По всем пунктам у меня возникли проблемы. Полдня пропугав своей тенью дюжего малоросса на залитых солнцем миланских улицах и площадях голубей, в моём присутствии, почему-то, прихотливо ворковавших исключительно на тему предстоящего футбольного матча, и отчаявшись увидеть где-нибудь в черте города вывеску Hospital, я на языке Илоны Давыдовой стал обращаться ко всем прохожим. Обойдя по указкам радетельных миланцев около десятка больниц, я раздвинул рамки своего риквеста при помощи слов "дети учатся", "Украина" и "жертва". Два или три офисных работника, за короткий срок перевоспитанных в лучших традициях карнегианства, оказали мне вспоможение в виде одного-двух евро, ещё трое, с яйцами, выкрашенными в цвета Милана, стали воодушевлённо хлопать по плечам и активно зазывать в соседнюю забегаловку опрокинуть пару-тройку мирно расположившихся там болельщиков Интера, пообещав сопроводить В ИНТЕРеСУЮЩЕЕ меня место сразу по окончании акции. Я сдуру согласился, мы вломились в это кафе и получили по полной программе пиздюлей от троицы здоровенных копов, сидевших в засаде под столом у нарочито субтильных фанов Интера.
Дальше, кое-как собрав кости в кучу, самый стойкий миланелло, поправив в районе живота клочья, оставшиеся от майки с надписью "Вирдис", отвёл меня в ту самую школу, финансируемую выходцами с Украины. Охранник, встретивший нас у ворот сего заведения, на моих глазах передал электрический чайник "дежурному по озеленённой территории" - пышному мальчику, на груди которого висел амулет в виде жертвенного ножа инков, выполненный из золота и бронзы. Мальчик несколько секунд повертел чайник в руках, потом размахнулся и изо всей силы швырнул его через ограду в направлении ближайшего мусорного контейнера, выпалив при этом на чистейшем русском языке реплику типа "ты чё, сука, сам выкинуть не можешь?!", после чего вытащил из широкого кармана рэперских штанов маленький чёрный пистолет и играючи навёл его на меня и вирдиса. Я как-то слегка оцепенел, не успев ни испугаться, ни подумать, а не шутка ли всё это, мой спутник-миланист надрывно запел "Them's The Vagaries"
Half Man Half Biscuit, а охранник детского заведения начал быстро что-то лепетать про какую-то конвенцию, после чего пышный юнец нехотя спрятал пушку обратно в штаны, показал нам средний палец и заковылял к тому архитектурному элементу бокового флигеля, который уместнее было бы назвать шведским столом, - настолько долго уж сохли на нём холсты с пятью портретами Астрид Линдгрен, писаные маслом и неизвестным широкой скандинавской общественности автором.
Уходя, мы с вирдисом ещё минуты полторы слышали громкие всхлипывания и причитания, раздававшиеся со стороны "шведского стола" и, со всей очевидностью, принадлежавшие тому пышному мальчугану: "Астрид, блядская мать! куда ты ушла так рано и на кого ты меня покинула?!... Бля, я ведь пропил мой пропеллер, я загнал его в этой сраной Ломбардии! А матрица зовёт, я ч-чувствую, она зовёт, с-сука! Э-э-эх..."
Когда я очутился возле крыльца особняка Ферре, голос мальчика с чёрным пистолетом всё ещё звучал у меня в ушах. Видимо, поэтому я не сразу отреагировал на деликатно прозвучавшее из уст великого модельера "Привет, Мыкола!"
- А-а-а, здравствуй, франко, - пробубнил я осипшим от переизбытка субтропического воздуха голосом и в следующую же минуту, словно в удивительно-розовый летаргический сон, погрузился в калейдоскопическую феерию кратковременных светских раутов в интерьерах средневековых замков Флоренции и Пьемонта, сладких мигов гедонизма в стилизованных под древнеримские термах глубоко под миланской площадью Дуомо, наконец, пьяного неаполитанского карнавала в грязно-голубом серпантине страстных, порывистых и непостоянных объятий похотливых южанок. Феерия, да, собственно, и всё остальное время моего пребывания в Италии, была организована господином Ферре так ловко и ненавязчиво, что я не заметил, как оказался в салоне самолёта, уносящего меня на родину. В салоне, в котором были только я, лэйблы и стельки.
Итальянские лэйблы и стельки, как выяснилось, ни за какие коврижки не хотели крепиться на турецкие брюки и ложиться в турецкие туфли. Они были здесь чужеродными организмами. Восемьсот долларов были потрачены зря. И теперь мне предстоит пренеприятнейшая процедура - чтобы расплатиться с дирекцией раймага, сегодня я иду в некую ломбардию и несу с собой жертвенный нож инков, подаренный мне пышным украинским мальчиком под сало с хреном,
"To Hell With Good Intentions" McClusky и абсолют в одном из борделей Неаполя.
Жизнь - это жуткий микс. Жутко интересный микс. А футбол? Футбол я смотрел в записи, и мне понравился Шева в подыгрыше. Всё же, это было совсем не то, что вытворял на другой день Дель Пьеро. Шева - трудяга. Он не Дзола, не Баджо, не Кантона. Он другой элемент матрицы.
posted by Cone from the pine forest at 22:19
0 Comments: